![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Районный суд как филиал ада - Pt.II
1 июля. Сегодня узнала новое слово — «полу****» [не вполне приятный в общении человек.— МЗ]. Именно так, по мнению моей судьи, в действительности называются работники прокуратуры.
3 июля. Думаю заявить самоотвод, так как вышла из зала суда, столкнулась с подсудимым на 14:00 и заплакала, потому что я его боюсь.
4 июля. Допрашиваем старушку 1926-го года рождения; как сложно, вы бы знали, одновременно писать и не смеяться.
— Потерпевшая была мертва или жива?
— Не знаю.
— Вы её трогали?
— Нет, я не трогаю мёртвых.
Удивительное превращение: бабка глухая, и мы всем судом на неё орали, а у следователя она из соседней комнаты услышала звук падения тела.
— Расскажите, что вы знаете о произошедшем?
— Утром я встала, пошла на кухню попить воды и вдруг ничего не поняла.
— Какие у подсудимого были отношения с дочерью?
— Он всегда привозил ей подарки: велосипеды, водку…
Открыла материалы дела и сразу же увидела фотографию трупа голой женщины, мог ли этот день стать ещё лучше.
«Судья верит бумажкам, которые пишет следователь»
Состязательности во время заседаний особой нет. В принципе, если дело дошло до суда, то адвокат уже борется за минимальное возможное наказание, а не за оправдательный приговор, потому что их вообще не существует в природе, про них только в книжках пишут. Кстати, мне почему-то кажется, что для большинства тех, кого мы судили, тюрьма — это не очень большая трагедия. По крайней мере, они не очень сильно протестуют. Или, может быть, они уже знают, что это бесполезно.
Время, на которое судья уходила писать приговор, зависело от объема дела и от того, нужно ли нам что-то еще важное рассматривать после этого. Потому что если нет важных дел, то можно уйти на приговор подольше и там посидеть, попить чаю, отписать какие-то протоколы и постановления по другим делам.
Естественно, никакой особо судебной тайны у нас тоже не было. Мы запирали дверь, а потом в эту дверь стучались все судьи: «Давайте я к вам чаю зайду попить». Они там действительно совещались: сидели, открывали законы и думали, сколько дать человеку. А у него рецидив там? А что у нас с рецидивом. Высчитывали, что нужно сделать. Им реально важно, чтобы по закону срок был назначен, потому что дело пойдет в городской суд и, если что не так, тот будет на них ругаться.
Проблема в том, что судья очень сильно верит этим бумажкам, которые пишет следователь. Мне кажется, она сама понимает, что там может быть не все правдой. Но она все равно им верит и всегда принимает их сторону все время. Судьи верят следователям, поэтому даже начала думать, что проблема у нас не столько в правосудии, сколько в следователях, которые, в отличие от судей, точно знают, где и как они врут.
У нас как-то зашел разговор, что вот в таком-то отделении все время клепают дела по статье 228 — разговор между прокурором и судьей, я была рядом, они меня не очень стеснялись. Это после заседания в подсобке, когда они чай пили.
Иллюстрация: Майк Ч
То есть всем известно, что они клепают. Но потом приходит подсудимый и говорит, что он со всем согласен и хочет пойти в особом порядке. Однажды мы продлевали арест одному из оперативных работников, а еще двоих вызывали из СИЗО как свидетелей — они там обвинялись в превышении должностных полномочий и грабеже.
8 июля. Адвокат убийцы Качаравы, с которым я ни разу нормально не разговаривала, принёс мне газетную статью «Я русский, ну и что?». Сказал читать.
11 июля. Видели бы вы лица подсудимых, когда мы говорим им, что опера, вызванные в качестве свидетелей, не явились, потому что содержатся в СИЗО!
Послушала сегодня, как судью всё бесит, и этим заработала себе лишний час сна в понедельник.
14 июля. Адвокат перед заседанием уже десять минут причитает, ругается на амнистию и хочет, чтобы её подзащитного посадили. И она, в общем, права, потому что там чувак задавил девочку и за два года выплатил семье только 7 тысяч рублей компенсации.
17 июля. Уняня, привезли опера на продление ареста.
Если подсудимый не признает свою вину, то судья ему обычно не очень-то верит. Он может кричать, что ему подкинули — но вот у судьи есть протокол изъятия наркотиков, в суд приходят всякие понятые, которые рассказывают, что видели, как изымали. Протокол есть, понятые есть, всё.
Однажды к нам пришел давать показания понятой, который очень долго рассказывал, как все было, и кричал, что мы его запутали и вообще. Из его показаний следовало, что в ходе обыска присутствовал не тот мент, который записан в протоколе, а некий оперативный сотрудник в штатском. При этом участковый, указанный в протоколе, в суде тоже был и утверждал, что присутствовал при обыске. Но когда его спрашивали, что он делал и что изымал, он вообще ничего не мог ответить — там весь протокол допроса его состоит из фраз типа «не помню». И вот тот понятой сказал, что человека в штатском, который и проводил обыск, он сейчас видел сейчас в коридоре суда. И мы привели оперативников, которые у нас как раз арестованы были — понятой одного из них опознал. Судья спрашивает: «Точно он?» Тот мнется и говорит, что может и нет, конечно. Ну, раз «может и нет», значит, уже не катит.
В принципе, все идет по закону, судья формально все правильно делает, но ясно, что это подставное дело бывает иногда.
«Еще смешная история была с убийством»
Практически все дела у нас были по статьям 158 и 228. У нас был такой сейф с тремя ящиками — в одном были дела только по 228, в другом все дела, связанные с похищением имущества. Вот эти ящики всегда были забиты полностью. И был еще ящик с причинением телесного вреда — статьи 105, 111 и так далее, там совсем немного было дел.
При мне рассматривалось одно причинение тяжких телесных повреждений, повлекшее смерть; замечательное было дело. Там муж бил всю жизнь свою жену и наконец забил ее насмерть. Он не отрицал свою вину, но при этом как-то с особым пристрастием допрашивал всех свидетелей.
Они в квартире с его мамой, это древняя старушка, ещё до войны родилась. Разумеется, она ничего не слышит и не помнит, хотя в протоколе допроса написано, будто она слышала в соседней комнате звук падающего тела. Эти показания в суде старушка отрицала, пояснив, что следователь — это «очень странное явление». Ещё она говорила, что видела тело женщины, но не знала, живая она или нет. Судья переспросила, трогала ли она тело. «Нет, вы что, — ответила старушка, — я мертвых не трогаю».
Иллюстрация: Майк Ч
Еще смешная история была с другим убийством — там мужик один решил знакомиться с геями в интернете, встречаться с ними, записывать на видео, а потом шантажировать. Но только у него сразу не задалось. С первой же жертвой он встретился в магазине женского белья, и вскоре гей уже стоял перед ним в исподнем, готовый на всё. Мужик такой психологической атаки не выдержал, связал гея и задушил его матрасом. Потом уехал, но страдал и писал друзьям грустные смски — распечатки есть в деле.
Убийства — это, конечно, не смешно ни разу, но, если всё это через себя пропускать, можно сойти с ума в первые же пару дней. А вообще разные подробности из уголовных дел после первого месяца работы перестают запоминаться. То есть, когда ты приходишь в первый раз и сразу попадаешь на аресты или принудительные меры медицинского характера, то читаешь материалы и думаешь, что вот, мужик с параноидной шизофренией убил свою мать гантелями, потому что решил, что она инопланетянка, как интересно люди живут. А потом проходит неделя, две недели, и, уже кажется, что по-другому и не бывает.
18 июля. Антикоррупционны
19 июля. У следователя на рингтоне стоит «Я свободен» Шнура, а у судьи Kasabian.
23 июля. Поговорила с приставом, он сказал, что у него шесть высших образований, потому что раньше он торговал дипломами. А на досуге он придумывает эстонские поговорки.
Привели таджика на арест, играю в увлекательную игру «запиши название кишлака со слуха». На вопрос, трудоустроен ли он, обвиняемый сказал что-то такое, что переводчик ответил, что сам не понимает, как это переводить.
24 июля. — Вы наркотики хранили для собственного употребления или просто так? — (после паузы) Просто так. Купил, пусть полежат.
«Моей судье не очень-то хотелось их всех сажать»
Было одно дело по сбыту наркотиков, где подсудимый ходил и говорил, что он весь раскаялся-раская
А прокурор обычно с судьей перед процессом договаривается же, что вот, вы попросите ему четыре года, а я ему дам два, и все уйдут счастливые. Этот же прокурор попросил 12 лет, и потом подсудимый к нам месяц, по-моему, не ходил на свое последнее слово. Точнее он приходил в суд с опозданием на два часа, от него разило джином, и говорил, извините, я очень испугался, больше никогда не буду, простите. Мы говорили, приходи в следующий раз, все будет хорошо, мы тебя не будем сажать. Он соглашался и опять не приходил. Наконец он явился, мы ему дали 6 лет условно.
Причем этот подсудимый жил на одной лестничной клетке с секретарем из другого зала, и она рассказывала, что к нему до сих пор ходят наркоманы. Но поскольку это к делу не пришьешь… У судьи же нет задачи посадить человека на подольше. У нее как бы работа такая.
При этом, как я поняла, моей судье не очень-то хочется делать гадости людям и сажать их надолго. Она рассказывала, что ставит иногда эксперименты — и был год, когда она всем давала условные сроки, а на следующий год все эти люди к ней опять вернулись.
Одному парню мы вынесли условный срок, и буквально на четвертый день после вступления в силу приговора его опять по какой-то дикой подставе поймали и снова к нам привели. Пришлось его посадить.
25 июля. На улице такая хорошая погода, а я уже час звоню в СИЗО. Вчера дали условку Принцеву, сегодня пошли на повышение и рассматриваем апелляцию Принца.
Судья оглашает приговор: «Вещественное доказательство — мобильный телефон — вернуть осуждённому, но лучше пусть осуждённый его выкинет, потому что телефон слушает ФСКН».
28 июля. Конвоир заснул и упал. Такой день.
31 июля. Подсудимая: «Я не могу доказать свою правду». Прокурор: «А меньше по платформам шляться надо».
Прокурор (воодушевлённо): «Ну чего вы такие унылые? У нас ведь только наркотики на сегодня остались!»
1 августа. А у нас тут прокурор, потягиваясь, говорит: «Так не хочется никого сажать, такое сегодня настроение несажучее».
Судья этого парня отчитывала: вот дали бы мы тебе реальный срок, ты бы сейчас сидел в тюрьме, но у тебя была бы одна судимость. А теперь будет две и сидеть дольше. У нее вообще были довольно отеческие отношения с подсудимыми, потому что на всех она обычно орала, а вот с подсудимыми больше шутила, разъясняла им что-то.
Там была вообще какая-то странная история, что его друг сказал, мол, пойди со мной купи наркотики, потом друг куда-то ушел, а пришел мент. В общем, если менты один раз тебя поймали, то уже не отпустят. Вообще дела по 228-й — это полный ужас, я там ни разу не видела хотя бы одного дела по наркотикам, которое выглядело бы более-менее естественно. Ты открываешь дело и вспоминаешь предыдущее ровно такое же. Что вот пришел наркоман и говорит: «Я наркоман, у меня есть барыга, давайте я все про него расскажу, мы устроим проверочную закупку, и вот он сядет». Как я понимаю, все происходит так, что менты ловят наркомана, спрашивают: «Где взял?» — «У Васи» — «Пойдем Васю сажать».
Причем, если они отказываются, то их, видимо, пытают и бьют. Мы продлевали арест оперативнику, который увез девушку и начал ее электрошоком пытать, требуя сдать барыгу. А та не сдавала.
К слову еще о том, что судья не хочет всех сажать… Была одна тетенька, которую наша судья судила уже не в первый раз. Месяцев пять она сидела в СИЗО, и перед приговором реально все собрались там и высчитывали, как бы так дать ей срок, чтобы она вышла на следующий день после вступления приговора в законную силу.
Иллюстрация: Майк Ч
Считали-считали по календарю, но в итоге ошиблись. Там же обычно в приговоре пишут, что меру пресечения до вступления приговора в силу оставить без изменений — и вот получилось, что срок, который ей вынесли, уже закончился – а приговор в законную силу еще не вступил. Поэтому нам названивали из изолятора и говорили, что давайте мы ее отпустим. Судья написала специальную справку, мы ее по факсу отправили, и женщину эту выпустили в тот же день.
5 августа. На улице пристав, который придумывал эстонские поговорки, рисует остальным в тетради строение атома.
8 августа. У нас тут в клетке плачет азербайджанец.
13 августа. Вышла в коридор, там пристав проводит среди мигрантов публичную лекцию об изменениях в административном законодательстве за последний год. Пристав и мигранты почтительно обращаются друг к другу на «слушай, ты».
14 августа. Пришла судья и натурально плачет (прямо слезами) от того, что я ухожу. Последний день обслуживаю Фемиду.
С другой стороны, количество дел по кражам даёт надежду на то, что, когда у меня что-нибудь украдут, я напишу заявление, и тут же приедут полицейские, которые уже всё раскрыли, и вот-вот допишут обвинительное. Хоть у тебя дорогую картину украдут, хоть банку сгущёнки. Про банку сгущёнки, кстати, правда, я такое видела в материалах одного дела. У парня было 13 эпизодов краж, один из которых — это, собственно, кража сгущёнки и печенья, которыми он, по словам прокурора, «распорядился по собственному усмотрению, употребив в пищу». Прямо так и написано. Приятно, когда полиция занята делом.
«Я веду протокол и рыдаю»
Наркоманов мне всегда было очень жалко. На самом деле, никто из тех, с кем я в суде говорила, не считает, что нужно сажать людей за такие вещи. Ладно еще если сбыт, но хранение… Наркоманы больные люди, и сидеть им в тюрьме не нужно. Было, конечно, мнение, что они посидят в тюрьме и не будут колоться какое-то время. Судья рассказывала, что она дала какому-то наркоману условный срок, он обкололся и умер. А в тюрьме он был бы жив.
Но вообще, естественно, очень жалко людей. Какое-то время меня не пробивало, а потом к нам привели на арест человека, которого мы арестовывали за мошенничество, и тут входит его сын пятилетний и начинает спрашивать, «почему папа за решеткой». Я веду протокол и рыдаю. Очень жалко было одного героинового наркомана, который весь такой пытается исправиться, пытается слезть, жена у него уже давно умерла от наркотиков, остался ребенок и глухая старая мамаша, а мы ему никак не могли дать меньше шести лет реального срока, потому что у него уже была условка.
Вот я вспоминаю про него и начинаю реветь. Когда мы в дежурство продляли парню арест за МДМА, мне тоже хотелось плакать.
На мне вообще это всё не самым лучшим образом отразилось, потому что теперь, что бы я ни делала, в своей голове я уже перевожу это на сухой ментовской язык и вижу материалы своего будущего дела. Особенно отчетливо материалы своего будущего дела я видела в один из понедельников. На выходных я уезжала в другой город к друзьям, и друзья мне там подарили колесо экстази, до которого так руки и не дошли. А поезд обратно у меня был такой, чтобы я сразу с него поехала на работу в суд. И вот я сижу в суде с этим колесом, набиваю протокол по 228-й, а сама уже мысленно заменяю фамилию подсудимого на свою. Не самый, в общем, был приятный рабочий день.